Пушкин александр сергеевич. Стихотворение пушкина а.с. «медный всадник

"МЕДНЫЙ ВСАДНИК"

ПЕТЕРБУРГСКАЯ ПОВЕСТЬ

ПРЕДИСЛОВИЕ

Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом.

ВСТУПЛЕНИЕ

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный челн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно, (1)
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там,
По оживленным берегам,
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темнозелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгой, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса. (2)
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой;
Девичьи лица ярче роз,
И блеск и шум и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет,
И, чуя вешни дни, ликует.

Красуйся, град Петров, и стой
Неколебимо как Россия,
Да умирится же с тобой
И побежденная стихия;
Вражду и плен старинный свой
Пусть волны финские забудут
И тщетной злобою не будут
Тревожить вечный сон Петра!

Была ужасная пора,
Об ней свежо воспоминанье...
Об ней, друзья мои, для вас
Начну свое повествованье.
Печален будет мой рассказ.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой....
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало,
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненьи разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Все прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

Жениться? Ну.... за чем же нет?
Оно и тяжело, конечно,
Но что ж, он молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Он кое-как себе устроит
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокоит.
"Пройдет, быть может, год другой -
Местечко получу - Параше
Препоручу хозяйство наше
И воспитание ребят...
И станем жить - и так до гроба,
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят..."

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито...
Сонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает... (3)
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей не в мочь....
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова.
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало; все вокруг
Вдруг опустело - воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! все гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон
Печален, смутен, вышел он
И молвил: "С божией стихией
Царям не совладеть". Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил - из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы (4)
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верьхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки... Боже, боже! там -
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива -
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта.... Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?
И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И обращен к нему спиною
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!....
И грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но торжеством победы полны
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет -
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн - и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Все перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом....
Что ж это?...
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит... идет... еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты -
Снесло их, видно. Где же дом?
И полон сумрачной заботы
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою -
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний все вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений...
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал в наймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось - он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни се, ни житель света
Ни призрак мертвый...
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой....
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился - и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой как живые
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался....
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы? (5)

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
"Добро, строитель чудотворный! -
Шепнул он, злобно задрожав, -
Ужо тебе!..." И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось....
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой -
Как будто грома грохотанье -
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный.
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.

Александр Николаевич Бенуа, 1904
Иллюстрация к поэме «Медный всадник»

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощённы,
Боясь погони, утомлённы,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы по́лны,
Ещё кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Ещё их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовёт -
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везёт.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был чёлн - и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено́;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждёт его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом…
Что ж это?..
Он остановился.
Пошёл назад и воротился.
Глядит… идёт… ещё глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты -
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Всё ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою -
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашёл уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим безчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шёл. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел безсмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений…
Увы! его смяте́нный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно по́лон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нём
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось - он
Не примечал. Он оглушён
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил - ни зверь, ни человек,
Ни то, ни сё - ни житель света,
Ни призрак мёртвый…
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих суде́й.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой…
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошёл бродить, и вдруг
Остановился - и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в тёмной вышине
Над ограждённою скалою
Кумир с простёртою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нём страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и Того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался…
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нём сокрыта!
А в се́м коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О, мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию вздёрнул на дыбы?

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошёл
И взоры дикие навёл
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решётке хладной прилегло,
Глаза подёрнулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой чёрной,
«Добро́, строитель чудотворный! -
Шепнул он, злобно задрожав, -
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось…
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой -
Как будто грома грохотанье -
Тяжёло-звонкое скаканье
По потрясённой мостовой.
И, озарён луною бледной,
Простёрши руку в вышине,
За ним несётся Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжёлым топотом скакал.

Остров малый
На взморьи виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой вари́т,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхий. Над водою
Остался он как чёрный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради Бога.

9. Поэма «Медный всадник»

Слепой поп

В феврале 1825 года Пушкин, отбывающий бессрочную ссылку в Михайловском, пишет письмо своему брату Льву в Петербург. Это обычное письмо с поручениями, приветами друзьям и родственникам. Но есть в этом письме странное примечание, постскриптум: «Слепой поп перевел Сираха. Достань несколько экземпляров для меня». Кто такой «слепой поп», давно известно. Его зовут Гавриил Абрамович Пакатский, он священник при Смольном монастыре и переводчик священных текстов, за что ему даже премия была когда-то дана, в общем, человек очень известный.

Но для чего Пушкину эти экземпляры, которые он даже не просит брата прислать в Михайловское, эта «Книга Сираха», которая тогда входила в состав Ветхого Завета? Оказывается, это дальнее предшествие будущего «Медного всадника», который будет написан в 1833 году, через семь лет. Смысл в том, что этот «слепой поп», а он действительно слеп уже на протяжении последних лет десяти, подвергся наводнению в своей келье в этом монастыре и жил несколько часов по пояс в воде, ощупью ища драгоценную рукопись перевода библейского текста. И он обращается через «Русский инвалид» к соотечественникам с просьбой о помощи.

И Пушкин откликается на эту публикацию, чтобы помочь человеку, пострадавшему от петербургского наводнения. Его письмо и сегодня нельзя читать без волнения. И в другом письме он пишет брату: «Этот петербургский потоп все не идет у меня из головы. Это, оказывается, вовсе не смешно, а высокая трагедия». И вот с мыслью об этой трагедии, которую он сам не видел, Пушкин и живет следующие семь лет. Т.е. замысел надо искать еще в Михайловском, во времена, очень сильно предшествующие написанию поэмы.

Новый мир Петра

И вот сегодня, обращаясь к «Медному всаднику», мы сразу ощущаем, что это не только прямой простой событийный текст. Когда во вступлении Петр стоит над Невой и размышляет, это размышление некоего творца. «И думал он…» Он, который собирается здесь устроить некий новый мир, альтернативный старой Москве и старой России. А то, что он смотрит в это время на рыбаков и вспоминает этих финских рыбарей, «пасынков природы», тоже говорит о том, что тут речь идет не только о Петре, что здесь, быть может, просвечивает отчасти призвание апостолов к созданию нового мира, отличного от старого, в данном случае московского.

И когда в этом же введении Пушкин пишет: «И перед младшею столицей // Померкла старая Москва, // Как перед новою царицей // Порфироносная вдова», мы различаем здесь не только семейную историю государя, который правит, а у него еще жива маменька, Мария Федоровна. И вот это соотнесение старой царицы и новой – это как бы соотнесение двух миров, старого, оставленного, и нового, который здесь воздвигается как бы заново.

Кстати, вот эта «порфироносная вдова» была одним из поводов по существу запрета будущего «Медного всадника», потому что царь сразу учуял некоторое неблагополучие, не просто соотнесение Москвы и Петербурга, но еще и соотнесение двух императриц, вдовствующей и царствующей. И ему, конечно, это понравиться не могло.

Кроме того, здесь еще возникало соображение о евангельском рассказе о виноградаре, который призывает к себе работников первых, а потом и вторых, и больше благосклонен ко вторым, более молодым. И это тоже было, так сказать, на грани невозможного. Опять же соотношение Москвы и Петербурга. В общем, все это и послужило к запрету, при жизни Пушкина «Медный всадник» не был напечатан, только отрывки.

Для самого Пушкина это оказалось очень важным произведением, одним из ключевых в творчестве. Почему? Потому что герой произведения был, так сказать, резонером, некоторым образом подобием самого Пушкина. Потомок старого аристократического рода, которому приходится служить новому режиму, а мечта его, идеал его позади, он видит себя сегодня маленьким чиновником, а в прошлом-то ведь это великая семья, очень хорошо укорененная в России, это главы крестьянской общины, аналогия отца мужиков. А сегодня он, собственно, никто, его, собственно, и нет на поверхности государственной жизни.

Мечты героя

И с этой точки зрения очень важно, о чем просит у Бога перед сном герой. Еще не началось наводнение, еще трагедия не произошла, но герой, ложась в постель, обращается к Богу с просьбой ума и денег, чтобы бог ему прибавил ума и денег. Это ведь тоже немножко на грани кощунства, потому что просить у Бога ума хорошо, достойно, но просить у Бога денег? В этом была какая-то странная мелодия, сильно отторгающаяся от официального православия. Это не предъявлялось никогда Пушкину, но тем не менее все понимали, что здесь какое-то фрондерство. «Так нельзя», - считали бы его современники, если бы хорошо вчитывались в текст.

О чем мечтает герой? Он мечтает о безвестной жизни в семье, с детьми. Его невеста Параша живет на северной оконечности Васильевского острова, и он мечтает о встрече с ней, хотя и боится, что встреча не произойдет, потому что Нева уж очень разыгралась и, может быть, мосты разведут и на лодке тоже не проплывешь. Вот здесь очень ключевой момент. Пушкин после лет странствий и женитьбы обретает несколько другой подход к жизни и начинает понимать счастье ухода от общественной жизни, безвестности, жизни в тишине семьи с детьми и женой.

Исключительно важно и имя невесты героя – Параша. В «Евгении Онегине», когда Пушкин ищет имя своей героине, у него есть вариант «Итак, она звалась Параша». Т.е. это, по существу, одна и та же героиня, противопоставленная растленному свету, в котором жить приходится. Кроме того, самое имя это очень значимо для семьи Пушкина. По семейному преданию, в 1705 году царь Петр крестил своего арапа в Вильно, в церкви Параскевы Пятницы. Это еще один инвариант чисто русской Богородицы. И поэтому когда невеста героя называется Параша, она как бы судьбой предопределена стать женою героя, т.е. как бы такого Пушкина.

Потом это будет развито в поэме «Езерский», но это немножко другая тема. Кстати, героиня «Домика в Коломне» тоже ведь зовется Параша! Т.е. возникает некое подобие вымышленного, а вместе с тем такого реального, такого живого мира, который объединяет очень много произведений Пушкина. Смотрите: «Онегин», «Домик в Коломне»… И не только это. Мы еще вернемся к имени Параша, потому что оно входит в еще одно произведение Пушкина, о котором речь будет потом и не здесь.

Наводнение в ямбе

Очень интересно следить за тем, как изменяется стих в «Медном всаднике», отражающий то, что происходит как бы на сцене этой поэмы. Это очень строгий, очень академический четырехстопный ямб, рифмованные строки, и вдруг возникают места, где эта классическая ясность ломается. Например, в строках, которые рассказывают о начале наводнения, происходит вот что. Пушкин пишет о Неве: «И вдруг, как зверь остервенясь, // На город кинулась. Пред нею // Всё побежало, всё вокруг // Вдруг опустело…» Эта строка – «…На город кинулась. Пред нею…» - не рифмуется в поэме.

И даже можно понять почему. Потому что сметается город, сметается тот порядок прекрасного, упорядоченного города из введения и вместе с тем сметается тот стих, которым благополучная ситуация описывается, вот эта коренная ситуация. Но рифма сохраняется, только она уходит с конца строки в середину. «Все побежало, всё вокруг // ВДРУГ опустело...» Т.е. рифма на конце строки заменяется внутренней рифмой, рифмуется середина строки с концом предыдущей строки, и это тоже говорит о полном смятении, о том, что не только город рушится, но рушатся основы бытия. Недаром же Пушкин много раз сравнивает петербургское наводнение с всемирным потопом. И об этом тоже еще, надеюсь, пойдет речь.

Хотя самое наводнение описано Пушкиным не только как воображаемое. Дело в том, что до написания «Медного всадника» и позже Пушкин находился в поездке. В 1833 году он уехал на Волгу, на Урал собирать материал для истории пугачевского бунта. И вот он описывает в письме, как он выезжал из Петербурга. В этот момент Нева опять пошла против залива, вода поднялась и все ждали наводнения. И то, что он увидел в 1833 году, как впечатление, как картина перед глазами попало позже в «Медный всадник». Так что это не просто вымышленная ситуация или то, что было рассказано друзьями, Мицкевичем и другими лицами, в том числе и очевидцами.

Львы, всадники и шляпы

И вот здесь важно понимать, что все, что составляет «Медный всадник»… Это очень многослойное сочинение. Здесь дело не только в том, что происходит на поверхности Невы и вообще на земной поверхности. Вот очень хороший, очень такой яркий пример: уже в первой главе герой выходит на улицу, и наводнением он загнан на сторожевого льва, который стоит «на площади Петровой». Вот он сидит на этом льве, вода подступает к его подошвам. Мы помним эту запись. «С подъятой лапой, как живые, // Стоят два льва сторожевые, // На звере мраморном верхом, // Без шляпы, руки сжав крестом» сидел Евгений.

И здесь тоже видна аллегория. Виден второй смысл. Собственно говоря, Евгений становится личностью, которая смыслово замыкает очень высокий ряд. Ведь первым памятником такого типа был памятник императору Марку Аврелию на Капитолийском холме в Риме. Он есть прототип Медного всадника – император, который сидит на коне, олицетворяющем империю, олицетворяющем народ. Он правит, он оседлывает. И вот Марк Аврелий, Петр и, наконец, Евгений, который сидит верхом на льве. Т.е. это огромное снижение вот этого образа императора.

Ну, потом в поэме «Езерский» он будет обсуждать, почему он выбрал такого незаметного героя. Это не случайность, это веяние нового времени. И, пожалуй, мы здесь находим возможность судить о творчестве Пушкина 40–50-х годов, т.е. о несбывшемся творчестве Пушкина, которое идет от Евгения «Медного всадника», сопоставляемого с императорами, через обыкновенных героев «Капитанской дочки» к сыну казненного стрельца, план которого уже набросан. Короче говоря, здесь то будущее пушкинского творчества, которого у нас в руках нет, но о котором чуть-чуть, отчасти, все-таки можно судить.

Кроме того, Евгений, сидящий на льве, напоминает нам еще один итальянский образ, хорошо знакомый Пушкину. Дело в том, что он всю жизнь стремится в Венецию, которая есть город под покровительством святого Марка, и святой со львом – одна из главных достопримечательностей Венеции. А Петербург-то ведь и есть Северная Венеция! Т.е. история развертывается не только как петербургская, но и как всемирная, в частности венецианская.

Кроме того, Пушкин дает еще одну пронзительную деталь. Ветер с залива срывает шляпу с Евгения. Этот, казалось бы, не очень значительный эпизод переводит его в другую жизнь, в другое сословие. Во второй части он будет носить картуз, а картуз предшествует в черновике колпаку. Он носит колпак, колпак юродивого. Здесь уже дана картина следующей главы в ее, так сказать, эмбриональном виде. Гражданская шляпа ушла, пришел колпак юродивого. Мы уже говорили, что реплика «Ужо тебе!» переходит из «Бориса Годунова» в «Медный всадник» через этого человека, который в колпаке, который, так сказать, восстает против императора.

В каменное царство мертвых

Это можно продолжать и дальше, потому что кончается первая глава знаменитыми строчками: «…иль вся наша // И жизнь ничто, как сон пустой, // Насмешка неба над землей?». Вот это как бы программные строки, которые вводят нас в мир второй главы. А с чего начинается вторая глава? Ну, вот ушла вода. Подразумевается, что герой покинул свое место на льве и стремится туда, на Васильевский остров, где невеста, где все надежды и вся жизнь сосредоточена. И очень любопытно, что происходит, как это описано. «Евгений смотрит: видит лодку; // Он к ней бежит как на находку», чтобы пересечь Неву и попасть в тот рай, на который он рассчитывает. И здесь тоже все полно иносказаний. Героиню-то зовут Параша, и мы уже знаем, что это такое.

Но кроме того, вот этот образ лодки с беззаботным перевозчиком, на которую садится герой, напоминает нам об образе Стикса – реки забвения, пересекая которую человек оказывается в царстве мертвых. Литературные параллели известны: это и Данте, и народная легенда о Фаусте, где Фауст попадает в царство мертвых, в ад, а потом возвращается. Оказывается, это не просто описание наводнения, это равноправно перекликается со всей мировой литературой и наполняется массой смысла.

И Пушкин в следующем году, в 1934, будет писать «Песни западных славян», а там есть замечательное стихотворение под названием «Влах в Венеции». Я уже не говорю о том, что героиня этого стихотворения, видимо, умирающая и бросающая своего мужа или любовника, зовется Параскева, Параша. И смысл стихотворения в том, что славянин, влах, попадает в Венецию, т.е. он из своего славянского патриархального мира, где все так понятно, так добро, так красиво, попадает в Венецию, которая аналогия Петербурга. Ведь Петербург-то и есть Северная Венеция, повторю. И вот что получается, как он описывает здешнюю жизнь: «Здесь не слышу доброго привета, // Не дождуся ласкового слова; //Здесь я точно бедная мурашка, // Занесенная в озеро бурей». И один из образов этого стихотворения потрясает своим сходством с путем Евгения на Васильевский остров. «Евгений смотрит: видит лодку; // Он к ней бежит как на находку», а герой Пушкина влах, славянин, сравнивает с лодкой всю Венецию. Он называет ее «мраморной лодкой», где все каменное, все чуждо ему. Оказывается, что вот этот образ лодки, которая везет в это каменное царство мертвых, продолжается после «Медного всадника» в «Песнях западных славян».

А заодно мы еще раз находим Пушкина с его перекличками в среде великих классиков литературы. Вот «Анджело» – это перекличка с Шекспиром, якобы перевод, на самом деле вольный пересказ. «Медный всадник» здесь перекликается с Мериме, который есть повод для «Песен западных славян», тоже не перевод, а перекличка. То же самое будет с Гомером и т.д. Т.е. выясняется, что аллегории «Медного всадника» не менее важны, чем просто прямой смысл.

У нас есть привычка рассказывать «Медный всадник» как историю несбывшейся прекрасной семейной жизни. Далеко не только! Это мотивы самой высокой поэзии, какая только может быть. И Шекспир, и Мериме, и Гомер – это все собеседники Пушкина в «Медном всаднике», и это тоже надо знать и понимать.

Конь без всадника

Вокруг «Медного всадника» много чего происходит. Например, один из рисунков вокруг поэмы – это конь Петра, поднятый на дыбы. И вдруг оказывается, что в одном из рисунков этот конь бежит без всадника. Без Петра. Здесь тоже некоторая аллегория, также как в смятении земли и воды во время наводнения. Ведь ни для кого не секрет, это общее место, что на дыбы поднята Россия в виде этого медного коня.

И как только в рисунке вокруг поэмы возникает бегущий конь без всадника, это означает некое прозрение того, что Россия не всегда будет оседлана монархом, что, собственно говоря, ее судьба неясна. И когда в поэме Александр выходит на балкон и говорит, что «С божией стихией // Царям не совладеть», то вот этот конь без царя, без узды – это и есть некое предвестие будущего, собственно, для Пушкина далекого, а по истории-то очень близкого. И это тоже надо понимать, читая «Медный всадник».

Призвание рыбаков

Во вступлении, там, где речь идет о создании новой действительности, очень важны образы рыбаков, которые закидывают невод. «Финский рыбак» и т.д. – известно. Но ведь явление Христа как раз и начинается с призвания рыбаков. Андрей Первозванный и вся эта евангельская история как раз и предшествует «Медному всаднику». К моменту его написания уже написаны стихи «Невод рыбак расстилал // по брегу студеного моря», и это тоже предшествует созданию нового мира и тяготеет к священным страницам. Т.е. с первых же строк «Медный всадник» перестает быть репортажем о наводнении, тем более что Пушкин самого наводнения не видел. Это все происходит в некоем мире, созданном Пушкиным не только на основании того, что он знает и что входит в его жизненный опыт. Еще и нечто, почерпнутое в самых первоосновах христианской культуры.

Вступление к поэме – это гимн созидательной силе Петра, который в финских болотах устанавливает некий священный город, сопоставимый с Венецией, с Пальмирой. Это некий креативный, созидательный мотив, который подчеркивается вот этой аналогией рыбаков, которым предстоит уловлять человеков. Петр тоже по-своему, может быть, так варварски и грубо, но уловляет человеков.

Как только герой поэмы, Евгений, восстает против Петра, он, а вместе с ним и Пушкин хорошо понимают, против чего они восстают. Если понимать Евгения как некий дальний прообраз этих евангельских рыбаков, и не только рыбаков, призванных за Христом, то здесь сразу возникает вся сложность истории русской церкви.

Ведь что такое была Русская православная церковь до Петра и до Никона? Это была великая альтернатива государству, где человек находил спасение и утешение от несправедливости вот этого дьявольского мира, лежащего во грехе. А когда приходит Петр и делает Церковь структурной частью государства, отменяет патриаршество, бьет себя в грудь со словами «Вот вам патриарх!», имея в виду самого себя, то, конечно, Церковь перестает быть в этот момент альтернативой государству и способом утешения верующего. И вот его «Ужо тебе!» несет в себе и этот заряд. И это, может быть, отчасти делает рыбаков из вступления некоторой иронией даже. Т.е. здесь многослойность, и каждый человек, кто задумывается над русской историей, над русской культурой, находит здесь свое. И в этом тоже величие Пушкина, который в конце концов поглощает все возможные мнения, высказанные по крайней мере до сих пор.

Бунт Иова

В 1832 году Пушкин почему-то записал в своем черновике буквы еврейского алфавита. Может, это было связано с историей его учителя Закона Божьего Павского, который как раз в это время подвергается гонениям. И он расшифровывает эти буквы звуками, записанными греческим алфавитом, ему близким, поскольку греческий он в лицее изучал. И существует старинная загадка – для чего? почему? Зачем ему нужен был этот древнееврейский алфавит с параллелью по-гречески?

И вот один из в свое время известных пушкинистов, Александр Тархов, выдвинул замечательную гипотезу. Он настаивал на том, что в виде Евгения в «Медном всаднике» Пушкин вывел русского многострадального Иова, который подвергается божьему наказанию неизвестно за что. И это оказалась очень плодотворная гипотеза! Почему? Выяснилось, что во всех переводах Ветхого Завета на все европейские языки Иов покорно следует божьим наказаниям, и не возникает никакого протеста у Иова. И только в исходном тексте Иов бунтует. Вот там есть аналогия этого «Ужо тебе! Ужо, строитель чудотворный!». Т.е. это бунт праведника против явной несправедливости, которого нет ни в каких христианских текстах, только там. И, быть может, Пушкин, зная это, он же ученик Павского, пытается понять, что там, в оригинале Ветхого Завета. Он не выучивает ветхозаветного языка, но, во всяком случае, ход его мысли – в эту сторону, ибо его герой ближе к ветхозаветному.

Литература

Белый, Андрей. Ритм как диалектика и «Медный всадник». Исследования. М., 1929.
Благой Д.Д. «Медный всадник» // Благой Д.Д. Социология творчества Пушкина. Этюды. М., 1931.
Бочаров С.Г. Петербургское безумие [«Не дай мне Бог сойти с ума…, «Медный всадник»] //Пушкинский сборник /Сост. И. Лощилов, И. Сурат/ М. 2005.
Ильин-Томич А.А. Из маргиналий к «Медному всаднику» // Пятые Тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига, 1990.
Коваленская Н. «Медный всадник» Фальконэ. // Пушкин. Сборник статей./ Под ред. А. Еголина/ М., 1941.
Балладные пространственные структуры в «Медном всаднике» А.С. Пушкина.// Учёные записки Смоленского гуманитарного университета. Т.1, Смоленск,1994.
Листов В.С. «Копеечка и царственный всадник»//. Листов В.С. Новое о Пушкине. М., 2000.
Макаровская Г.В. «Медный всадник». Итоги и проблемы изучения. Саратов,1978.
Маркович В.М. Реминисценции «Медного всадника» в ленинградской неофициальной поэзии 60-80 гг. (К проблеме петербургского текста).// Полуропоn. К 70-летию В.Н. Топорова. М., 1998.
Мартынова Н.В. «Медный всадник»: специфика жанра //. Пушкин: проблемы творчества, текстологии, восприятия.// Сборник научных трудов. Калинин, 1980.
Медриш Д.Н. Трезвый реализм («Медный всадник» и сказка) // Проблемы реализма. Вып.5. Вологда, 1978.
Неклюдова М.С. Осповат А.Л. Окно в Европу. Источниковедческий этюд к «Медному всаднику» // Лотмановские чтения. Т. 12. М., 1997.
Оксенов И.О. О символизме «Медного всадника» //.Пушкин 1833 год. Л., 1933.
Пушкин А.С. Медный всадник. Издание подготовил Н.В. Измайлов. Л. 1978.
Тименчик Р.Д. «Медный всадник» в литературном сознании начала ХХ века //Проблемы пушкиноведения. Сборник научных трудов. Рига, 1983.
Тимофеев Л. «Медный всадник» (из наблюдений над стихом поэмы) // Пушкин: Сборник статей. Под ред. А. Еголина. М., 1941.
Фомичев С.А. «Люблю тебя, Петра творенье» // Фомичев С.А. Праздник жизни. Этюды о Пушкине. СПб, 1995.

ПРЕДИСЛОВИЕ Происшествие, описанное в сей повести, основано на истине. Подробности наводнения заимствованы из тогдашних журналов. Любопытные могут справиться с известием, составленным В. Н. Берхом. ВСТУПЛЕНИЕ На берегу пустынных волн Стоял он, дум великих полн, И вдаль глядел. Пред ним широко Река неслася; бедный челн По ней стремился одиноко. По мшистым, топким берегам Чернели избы здесь и там, Приют убогого чухонца; И лес, неведомый лучам В тумане спрятанного солнца, Кругом шумел. И думал он: Отсель грозить мы будем шведу, Здесь будет город заложен На зло надменному соседу. Природой здесь нам суждено В Европу прорубить окно, Ногою твердой стать при море. Сюда по новым им волнам Все флаги в гости будут к нам, И запируем на просторе. Прошло сто лет, и юный град, Полнощных стран краса и диво, Из тьмы лесов, из топи блат Вознесся пышно, горделиво; Где прежде финский рыболов, Печальный пасынок природы, Один у низких берегов Бросал в неведомые воды Свой ветхой невод, ныне там По оживленным берегам Громады стройные теснятся Дворцов и башен; корабли Толпой со всех концов земли К богатым пристаням стремятся; В гранит оделася Нева; Мосты повисли над водами; Темно-зелеными садами Ее покрылись острова, И перед младшею столицей Померкла старая Москва, Как перед новою царицей Порфироносная вдова. Люблю тебя, Петра творенье, Люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, Береговой ее гранит, Твоих оград узор чугунный, Твоих задумчивых ночей Прозрачный сумрак, блеск безлунный, Когда я в комнате моей Пишу, читаю без лампады, И ясны спящие громады Пустынных улиц, и светла Адмиралтейская игла, И, не пуская тьму ночную На золотые небеса, Одна заря сменить другую Спешит, дав ночи полчаса. Люблю зимы твоей жестокой Недвижный воздух и мороз, Бег санок вдоль Невы широкой, Девичьи лица ярче роз, И блеск, и шум, и говор балов, А в час пирушки холостой Шипенье пенистых бокалов И пунша пламень голубой. Люблю воинственную живость Потешных Марсовых полей, Пехотных ратей и коней Однообразную красивость, В их стройно зыблемом строю Лоскутья сих знамен победных, Сиянье шапок этих медных, На сквозь простреленных в бою. Люблю, военная столица, Твоей твердыни дым и гром, Когда полнощная царица Дарует сына в царской дом, Или победу над врагом Россия снова торжествует, Или, взломав свой синий лед, Нева к морям его несет И, чуя вешни дни, ликует. Красуйся, град Петров, и стой Неколебимо как Россия, Да умирится же с тобой И побежденная стихия; Вражду и плен старинный свой Пусть волны финские забудут И тщетной злобою не будут Тревожить вечный сон Петра! Была ужасная пора, Об ней свежо воспоминанье... Об ней, друзья мои, для вас Начну свое повествованье. Печален будет мой рассказ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ Над омраченным Петроградом Дышал ноябрь осенним хладом. Плеская шумною волной В края своей ограды стройной, Нева металась, как больной В своей постеле беспокойной. Уж было поздно и темно; Сердито бился дождь в окно, И ветер дул, печально воя. В то время из гостей домой Пришел Евгений молодой... Мы будем нашего героя Звать этим именем. Оно Звучит приятно; с ним давно Мое перо к тому же дружно. Прозванья нам его не нужно, Хотя в минувши времена Оно, быть может, и блистало И под пером Карамзина В родных преданьях прозвучало; Но ныне светом и молвой Оно забыто. Наш герой Живет в Коломне; где-то служит, Дичится знатных и не тужит Ни о почиющей родне, Ни о забытой старине. Итак, домой пришед, Евгений Стряхнул шинель, разделся, лег. Но долго он заснуть не мог В волненье разных размышлений. О чем же думал он? о том, Что был он беден, что трудом Он должен был себе доставить И независимость и честь; Что мог бы бог ему прибавить Ума и денег. Что ведь есть Такие праздные счастливцы, Ума недальнего, ленивцы, Которым жизнь куда легка! Что служит он всего два года; Он также думал, что погода Не унималась; что река Все прибывала; что едва ли С Невы мостов уже не сняли И что с Парашей будет он Дни на два, на три разлучен. Евгений тут вздохнул сердечно И размечтался, как поэт: "Жениться? Мне? зачем же нет? Оно и тяжело, конечно; Но что ж, я молод и здоров, Трудиться день и ночь готов; Уж кое-как себе устрою Приют смиренный и простой И в нем Парашу успокою. Пройдет, быть может, год-другой - Местечко получу, Параше Препоручу семейство наше И воспитание ребят... И станем жить, и так до гроба Рука с рукой дойдем мы оба, И внуки нас похоронят..." Так он мечтал. И грустно было Ему в ту ночь, и он желал, Чтоб ветер выл не так уныло И чтобы дождь в окно стучал Не так сердито... Cонны очи Он наконец закрыл. И вот Редеет мгла ненастной ночи И бледный день уж настает... Ужасный день! Нева всю ночь Рвалася к морю против бури, Не одолев их буйной дури... И спорить стало ей невмочь... Поутру над ее брегами Теснился кучами народ, Любуясь брызгами, горами И пеной разъяренных вод. Но силой ветров от залива Перегражденная Нева Обратно шла, гневна, бурлива, И затопляла острова, Погода пуще свирепела, Нева вздувалась и ревела, Котлом клокоча и клубясь, И вдруг, как зверь остервенясь, На город кинулась. Пред нею Все побежало, все вокруг Вдруг опустело - воды вдруг Втекли в подземные подвалы, К решеткам хлынули каналы, И всплыл Петрополь как тритон, По пояс в воду погружен. Осада! приступ! злые волны, Как воры, лезут в окна. Челны С разбега стекла бьют кормой. Лотки под мокрой пеленой, Обломки хижин, бревны, кровли, Товар запасливой торговли, Пожитки бледной нищеты, Грозой снесенные мосты, Гроба с размытого кладбища Плывут по улицам! Народ Зрит божий гнев и казни ждет. Увы! все гибнет: кров и пища! Где будет взять? В тот грозный год Покойный царь еще Россией Со славой правил. На балкон, Печален, смутен, вышел он И молвил: "С божией стихией Царям не совладеть". Он сел И в думе скорбными очами На злое бедствие глядел. Стояли стогны озерами, И в них широкими реками Вливались улицы. Дворец Казался островом печальным. Царь молвил - из конца в конец, По ближним улицам и дальным В опасный путь средь бурных вод Его пустились генералы {4} Спасать и страхом обуялый И дома тонущий народ. Тогда, на площади Петровой, Где дом в углу вознесся новый, Где над возвышенным крыльцом С подъятой лапой, как живые, Стоят два льва сторожевые, На звере мраморном верхом, Без шляпы, руки сжав крестом, Сидел недвижный, страшно бледный Евгений. Он страшился, бедный, Не за себя. Он не слыхал, Как подымался жадный вал, Ему подошвы подмывая, Как дождь ему в лицо хлестал, Как ветер, буйно завывая, С него и шляпу вдруг сорвал. Его отчаянные взоры На край один наведены Недвижно были. Словно горы, Из возмущенной глубины Вставали волны там и злились, Там буря выла, там носились Обломки... Боже, боже! там - Увы! близехонько к волнам, Почти у самого залива - Забор некрашеный, да ива И ветхий домик: там оне, Вдова и дочь, его Параша, Его мечта... Или во сне Он это видит? иль вся наша И жизнь ничто, как сон пустой, Насмешка неба над землей? И он, как будто околдован, Как будто к мрамору прикован, Сойти не может! Вкруг него Вода и больше ничего! И, обращен к нему спиною, В неколебимой вышине, Над возмущенною Невою Стоит с простертою рукою Кумир на бронзовом коне.

"Поэма Медный всадник"

Происшествие, описанное в сей повести,
основано на истине. Подробности
наводнения заимствованы из тогдашних
журналов. Любопытные могут справиться
с известием, составленным В. Н. Берхом.

На берегу пустынных волн
Стоял он, дум великих полн,
И вдаль глядел. Пред ним широко
Река неслася; бедный чёлн
По ней стремился одиноко.
По мшистым, топким берегам
Чернели избы здесь и там,
Приют убогого чухонца;
И лес, неведомый лучам
В тумане спрятанного солнца,
Кругом шумел.

И думал он:
Отсель грозить мы будем шведу,
Здесь будет город заложен
На зло надменному соседу.
Природой здесь нам суждено
В Европу прорубить окно,
Ногою твердой стать при море.
Сюда по новым им волнам
Все флаги в гости будут к нам,
И запируем на просторе.

Прошло сто лет, и юный град,
Полнощных стран краса и диво,
Из тьмы лесов, из топи блат
Вознесся пышно, горделиво;
Где прежде финский рыболов,
Печальный пасынок природы,
Один у низких берегов
Бросал в неведомые воды
Свой ветхой невод, ныне там
По оживленным берегам
Громады стройные теснятся
Дворцов и башен; корабли
Толпой со всех концов земли
К богатым пристаням стремятся;
В гранит оделася Нева;
Мосты повисли над водами;
Темно-зелеными садами
Ее покрылись острова,
И перед младшею столицей
Померкла старая Москва,
Как перед новою царицей
Порфироносная вдова.

Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой ее гранит,
Твоих оград узор чугунный,
Твоих задумчивых ночей
Прозрачный сумрак, блеск безлунный,
Когда я в комнате моей
Пишу, читаю без лампады,
И ясны спящие громады
Пустынных улиц, и светла
Адмиралтейская игла,
И, не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса.
Люблю зимы твоей жестокой
Недвижный воздух и мороз,
Бег санок вдоль Невы широкой,
Девичьи лица ярче роз,
И блеск, и шум, и говор балов,
А в час пирушки холостой
Шипенье пенистых бокалов
И пунша пламень голубой.
Люблю воинственную живость
Потешных Марсовых полей,
Пехотных ратей и коней
Однообразную красивость,
В их стройно зыблемом строю
Лоскутья сих знамен победных,
Сиянье шапок этих медных,
На сквозь простреленных в бою.
Люблю, военная столица,
Твоей твердыни дым и гром,
Когда полнощная царица
Дарует сына в царской дом,
Или победу над врагом
Россия снова торжествует,
Или, взломав свой синий лед,
Нева к морям его несет
И, чуя вешни дни, ликует.

Часть первая

Над омраченным Петроградом
Дышал ноябрь осенним хладом.
Плеская шумною волной
В края своей ограды стройной,
Нева металась, как больной
В своей постеле беспокойной.
Уж было поздно и темно;
Сердито бился дождь в окно,
И ветер дул, печально воя.
В то время из гостей домой
Пришел Евгений молодой...
Мы будем нашего героя
Звать этим именем. Оно
Звучит приятно; с ним давно
Мое перо к тому же дружно.
Прозванья нам его не нужно,
Хотя в минувши времена
Оно, быть может, и блистало
И под пером Карамзина
В родных преданьях прозвучало;
Но ныне светом и молвой
Оно забыто. Наш герой
Живет в Коломне; где-то служит,
Дичится знатных и не тужит
Ни о почиющей родне,
Ни о забытой старине.

Итак, домой пришед, Евгений
Стряхнул шинель, разделся, лег.
Но долго он заснуть не мог
В волненье разных размышлений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден, что трудом
Он должен был себе доставить
И независимость и честь;
Что мог бы бог ему прибавить
Ума и денег. Что ведь есть
Такие праздные счастливцы,
Ума недальнего, ленивцы,
Которым жизнь куда легка!
Что служит он всего два года;
Он также думал, что погода
Не унималась; что река
Всё прибывала; что едва ли
С Невы мостов уже не сняли
И что с Парашей будет он
Дни на два, на три разлучен.
Евгений тут вздохнул сердечно
И размечтался, как поэт:

«Жениться? Мне? зачем же нет?
Оно и тяжело, конечно;
Но что ж, я молод и здоров,
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
Пройдет, быть может, год-другой -
Местечко получу, Параше
Препоручу семейство наше
И воспитание ребят...
И станем жить, и так до гроба
Рука с рукой дойдем мы оба,
И внуки нас похоронят...»

Так он мечтал. И грустно было
Ему в ту ночь, и он желал,
Чтоб ветер выл не так уныло
И чтобы дождь в окно стучал
Не так сердито...
Cонны очи
Он наконец закрыл. И вот
Редеет мгла ненастной ночи
И бледный день уж настает...
Ужасный день!
Нева всю ночь
Рвалася к морю против бури,
Не одолев их буйной дури...
И спорить стало ей невмочь...
Поутру над ее брегами
Теснился кучами народ,
Любуясь брызгами, горами
И пеной разъяренных вод.
Но силой ветров от залива
Перегражденная Нева
Обратно шла, гневна, бурлива,
И затопляла острова,
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Всё побежало, всё вокруг
Вдруг опустело - воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь как тритон,
По пояс в воду погружен.

Осада! приступ! злые волны,
Как воры, лезут в окна. Челны
С разбега стекла бьют кормой.
Лотки под мокрой пеленой,
Обломки хижин, бревны, кровли,
Товар запасливой торговли,
Пожитки бледной нищеты,
Грозой снесенные мосты,
Гроба с размытого кладбища
Плывут по улицам!
Народ
Зрит божий гнев и казни ждет.
Увы! всё гибнет: кров и пища!
Где будет взять?
В тот грозный год
Покойный царь еще Россией
Со славой правил. На балкон,
Печален, смутен, вышел он
И молвил: «С божией стихией
Царям не совладеть». Он сел
И в думе скорбными очами
На злое бедствие глядел.
Стояли стогны озерами,
И в них широкими реками
Вливались улицы. Дворец
Казался островом печальным.
Царь молвил - из конца в конец,
По ближним улицам и дальным
В опасный путь средь бурных вод
Его пустились генералы
Спасать и страхом обуялый
И дома тонущий народ.

Тогда, на площади Петровой,
Где дом в углу вознесся новый,
Где над возвышенным крыльцом
С подъятой лапой, как живые,
Стоят два льва сторожевые,
На звере мраморном верхом,
Без шляпы, руки сжав крестом,
Сидел недвижный, страшно бледный
Евгений. Он страшился, бедный,
Не за себя. Он не слыхал,
Как подымался жадный вал,
Ему подошвы подмывая,
Как дождь ему в лицо хлестал,
Как ветер, буйно завывая,
С него и шляпу вдруг сорвал.
Его отчаянные взоры
На край один наведены
Недвижно были. Словно горы,
Из возмущенной глубины
Вставали волны там и злились,
Там буря выла, там носились
Обломки... Боже, боже! там -
Увы! близехонько к волнам,
Почти у самого залива -
Забор некрашеный, да ива
И ветхий домик: там оне,
Вдова и дочь, его Параша,
Его мечта... Или во сне
Он это видит? иль вся наша
И жизнь ничто, как сон пустой,
Насмешка неба над землей?

И он, как будто околдован,
Как будто к мрамору прикован,
Сойти не может! Вкруг него
Вода и больше ничего!
И, обращен к нему спиною,
В неколебимой вышине,
Над возмущенною Невою
Стоит с простертою рукою
Кумир на бронзовом коне.

Часть вторая

Но вот, насытясь разрушеньем
И наглым буйством утомясь,
Нева обратно повлеклась,
Своим любуясь возмущеньем
И покидая с небреженьем
Свою добычу. Так злодей,
С свирепой шайкою своей
В село ворвавшись, ломит, режет,
Крушит и грабит; вопли, скрежет,
Насилье, брань, тревога, вой!..
И, грабежом отягощенны,
Боясь погони, утомленны,
Спешат разбойники домой,
Добычу на пути роняя.

Вода сбыла, и мостовая
Открылась, и Евгений мой
Спешит, душою замирая,
В надежде, страхе и тоске
К едва смирившейся реке.
Но, торжеством победы полны,
Еще кипели злобно волны,
Как бы под ними тлел огонь,
Еще их пена покрывала,
И тяжело Нева дышала,
Как с битвы прибежавший конь.
Евгений смотрит: видит лодку;
Он к ней бежит как на находку;
Он перевозчика зовет -
И перевозчик беззаботный
Его за гривенник охотно
Чрез волны страшные везет.

И долго с бурными волнами
Боролся опытный гребец,
И скрыться вглубь меж их рядами
Всечасно с дерзкими пловцами
Готов был челн - и наконец
Достиг он берега.
Несчастный
Знакомой улицей бежит
В места знакомые. Глядит,
Узнать не может. Вид ужасный!
Всё перед ним завалено;
Что сброшено, что снесено;
Скривились домики, другие
Совсем обрушились, иные
Волнами сдвинуты; кругом,
Как будто в поле боевом,
Тела валяются. Евгений
Стремглав, не помня ничего,
Изнемогая от мучений,
Бежит туда, где ждет его
Судьба с неведомым известьем,
Как с запечатанным письмом.
И вот бежит уж он предместьем,
И вот залив, и близок дом...
Что ж это?..
Он остановился.
Пошел назад и воротился.
Глядит... идет... еще глядит.
Вот место, где их дом стоит;
Вот ива. Были здесь вороты -
Снесло их, видно. Где же дом?
И, полон сумрачной заботы,
Все ходит, ходит он кругом,
Толкует громко сам с собою -
И вдруг, ударя в лоб рукою,
Захохотал.
Ночная мгла
На город трепетный сошла;
Но долго жители не спали
И меж собою толковали
О дне минувшем.
Утра луч
Из-за усталых, бледных туч
Блеснул над тихою столицей
И не нашел уже следов
Беды вчерашней; багряницей
Уже прикрыто было зло.
В порядок прежний всё вошло.
Уже по улицам свободным
С своим бесчувствием холодным
Ходил народ. Чиновный люд,
Покинув свой ночной приют,
На службу шел. Торгаш отважный,
Не унывая, открывал
Невой ограбленный подвал,
Сбираясь свой убыток важный
На ближнем выместить. С дворов
Свозили лодки.
Граф Хвостов,
Поэт, любимый небесами,
Уж пел бессмертными стихами
Несчастье невских берегов.

Но бедный, бедный мой Евгений...
Увы! его смятенный ум
Против ужасных потрясений
Не устоял. Мятежный шум
Невы и ветров раздавался
В его ушах. Ужасных дум
Безмолвно полон, он скитался.
Его терзал какой-то сон.
Прошла неделя, месяц - он
К себе домой не возвращался.
Его пустынный уголок
Отдал внаймы, как вышел срок,
Хозяин бедному поэту.
Евгений за своим добром
Не приходил. Он скоро свету
Стал чужд. Весь день бродил пешком,
А спал на пристани; питался
В окошко поданным куском.
Одежда ветхая на нем
Рвалась и тлела. Злые дети
Бросали камни вслед ему.
Нередко кучерские плети
Его стегали, потому
Что он не разбирал дороги
Уж никогда; казалось - он
Не примечал. Он оглушен
Был шумом внутренней тревоги.
И так он свой несчастный век
Влачил, ни зверь ни человек,
Ни то ни сё, ни житель света,
Ни призрак мертвый...
Раз он спал
У невской пристани. Дни лета
Клонились к осени. Дышал
Ненастный ветер. Мрачный вал
Плескал на пристань, ропща пени
И бьясь об гладкие ступени,
Как челобитчик у дверей
Ему не внемлющих судей.
Бедняк проснулся. Мрачно было:
Дождь капал, ветер выл уныло,
И с ним вдали, во тьме ночной
Перекликался часовой...
Вскочил Евгений; вспомнил живо
Он прошлый ужас; торопливо
Он встал; пошел бродить, и вдруг
Остановился - и вокруг
Тихонько стал водить очами
С боязнью дикой на лице.
Он очутился под столбами
Большого дома. На крыльце
С подъятой лапой, как живые,
Стояли львы сторожевые,
И прямо в темной вышине
Над огражденною скалою
Кумир с простертою рукою
Сидел на бронзовом коне.

Евгений вздрогнул. Прояснились
В нем страшно мысли. Он узнал
И место, где потоп играл,
Где волны хищные толпились,
Бунтуя злобно вкруг него,
И львов, и площадь, и того,
Кто неподвижно возвышался
Во мраке медною главой,
Того, чьей волей роковой
Под морем город основался...
Ужасен он в окрестной мгле!
Какая дума на челе!
Какая сила в нем сокрыта!
А в сем коне какой огонь!
Куда ты скачешь, гордый конь,
И где опустишь ты копыта?
О мощный властелин судьбы!
Не так ли ты над самой бездной
На высоте, уздой железной
Россию поднял на дыбы?

Кругом подножия кумира
Безумец бедный обошел
И взоры дикие навел
На лик державца полумира.
Стеснилась грудь его. Чело
К решетке хладной прилегло,
Глаза подернулись туманом,
По сердцу пламень пробежал,
Вскипела кровь. Он мрачен стал
Пред горделивым истуканом
И, зубы стиснув, пальцы сжав,
Как обуянный силой черной,
«Добро, строитель чудотворный! -
Шепнул он, злобно задрожав, -
Ужо тебе!..» И вдруг стремглав
Бежать пустился. Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось...
И он по площади пустой
Бежит и слышит за собой -
Как будто грома грохотанье -
Тяжело-звонкое скаканье
По потрясенной мостовой.
И, озарен луною бледной,
Простерши руку в вышине,
За ним несется Всадник Медный
На звонко-скачущем коне;
И во всю ночь безумец бедный,
Куда стопы ни обращал,
За ним повсюду Всадник Медный
С тяжелым топотом скакал.

И с той поры, когда случалось
Идти той площадью ему,
В его лице изображалось
Смятенье. К сердцу своему
Он прижимал поспешно руку,
Как бы его смиряя муку,
Картуз изношенный сымал,
Смущенных глаз не подымал
И шел сторонкой.
Остров малый
На взморье виден. Иногда
Причалит с неводом туда
Рыбак на ловле запоздалый
И бедный ужин свой варит,
Или чиновник посетит,
Гуляя в лодке в воскресенье,
Пустынный остров. Не взросло
Там ни былинки. Наводненье
Туда, играя, занесло
Домишко ветхой. Над водою
Остался он как черный куст.
Его прошедшею весною
Свезли на барке. Был он пуст
И весь разрушен. У порога
Нашли безумца моего,
И тут же хладный труп его
Похоронили ради бога.